1977. Лето. Юрмала.
Я тогда работал со своей молодой женой практикантом вожатым в пионерлагере КПрибво (Прибалтийский Военный Округ. слава богу нынче сдох безвозвратно… хотя..)
И история вышла такая…
Кстати, по сути, мало отличимая от нынешней карельской.
Только там обошлось без жертв.
Впрочем, именно тогда во мне пионер окончательно умер… Дал дуба.
Лагерь располагался на побережье и состоял из отдельных домиков на отдельных территориях. Это же золотое дно!
И администрация делала все, чтобы дети отказались от продолжения отдыха к середне смены. Делала это со знанием дела, устроив там армейские порядки. Начальником лагеря был некий бывший полковник Телегин… Мрачная личность бороздившая пространства вверенной территории как городской военный патруль в поисках самовольщиков…
Так вот, когда лагерь редел, отряды объединяли и укрупняли. Домики освобождались и их конечно же сдавали дикарям, коих было немало. Бабло делили.
Наш отряд размещался вдалеке от главной усадьбы и Телегин ни разу не заглянул в наше хозяйство. Пронесло...
Во первых, мы отменили все эти ранние подъемы, эту уборку территории и даже зарядку.
Нафик!
Мы вставали, умывались и шли отрядом с песнями из мультиков на центральную усадьбу в столовую, завтракать.
Потом на море, в котором утонуть можно только у берегов Швеции, когда туда пешком придешь, но погранцы же пустят, пристрелят…
Затем обед, тихий час и вечерние игры с костром, печеной картошкой взятой в обед с кухни, песнями под гитару, страшными историями из томика Конан Дойла и даже вечерняя прогулка к морю, что было запрещено категорически…
Так вот наш отряд, из 12 летних пионеров, который мы сплотили и подружили так что на родительском дне (мы сделали там постановку "Тома Сойера" и это был мой первый театральный опыт) родители подходили к нам и благодарили, сильно удивляясь на то, что дети не хотят домой, а наоборот, хотят остаться еще на одну смену...
Так вот, после этой педагогической удачи, замдиректора лагеря с опухшими от ночных попоек буркалами заявляет, что наш отряд расформировывается и переезжает.
Мы высказались категорически против на что нам было указано как на непонимание политики планового отдыха.
Я отказался сообщать это решение администрации детям.
Так и сказал: Вы приняли такое решение, вот и объясните почему их дружба должна внезапно прерваться.
Замдиректора лагеря фыркнула и приказала построить отряд.
Ну, все построились как последняя рота дуболомов Урфина Джюса оживленная остатками волшебного порошка.
Она бодро сообщила о решении командования лагеря, что их тупо располовинят.
Дети уныло спросили: А Лена с Женей будут в новом отряде?
Нет! - отрезала строгая тетя в пионерском галстуке. У них практика закончлась.
И тогда мальчишки нашего отряда заорали: Ну и у нас тогда закончился отдых!
И через забор, и на станцию.
Дама завопила: Женя, немедленно остановите детей!
Я не тронулся с места.
Вечером приехали родители детей с требованием объяснить ситуацию и почему дети самостоятельно покинули лагерь. Им разъяснили.
Свалили все на наше воспитание, отсутствие дисциплины и вольнодумство. И главное, что наша педагогическая практика не засчитана. Вот тогда я вышел к морю, посмотрел на далекую Швецию и порвал свой паспорт …
За Державу стало невыносимо противно.
Был 1977 год. Мне 20 лет.
Евгений Донской, второй оператор к/с "Мосфильм" и клипмейкер
Как определить ценность камня? В этом поможет, конечно, специалист в данной области. Также Вы сами можете воспользоваться ресурсами интернета и узнать натуральный камень или нет. Более детально ознакомиться с информацией можно на сайте http://www.catalogmineralov.ru.
Закончился учебный год, и родители решили отправить меня в летний лагерь.
Я был не против, хотя сам бы ни за что не попросил, потому что дома мне было хорошо. Путевку мне взяли на первую смену. Родители очень радовались моему отъезду, так как в июне они будут работать целыми днями. И мои каникулы прошли бы как всегда: дома за компьютером, так как на улицу я почти не хожу, и не потому, что у меня нет друзей, напротив, я общаюсь со многими ребятами в нашем дворе, просто обычно они ничего не делают или заняты играми, которые меня не интересуют.
В лагерь я поехал не один. В одну смену со мной попал одноклассник Кирилл. Мы с ним совершенно разные: он маленького роста, не любит всё, что касается спорта, плохо учится и иногда прогуливает уроки. Как друг он меня устраивает, с ним можно поговорить о чем угодно, а еще у него хорошее чувство . Что же до меня, я – Никита. О себе могу сказать, что я высокого роста, учусь нормально, занимаюсь лёгкой атлетикой и, также как Кирилл, люблю играть в компьютерные игры, еще хорошо плаваю.
В день нашего отъезда все шло, как и всегда: наши родители стояли и разговаривали в стороне, мы с Кириллом обсуждали наши планы на предстоящие выходные. Наконец, подъехал автобус, родители пожелали нам хорошей дороги и наказали, чтобы мы не баловались. Потом скучный переезд, и вот он – лагерь.
По приезду была проверка документов и распределение по отрядам, потом расселение по комнатам. Каждая комната рассчитана на четырёх человек. После заселения мы познакомились со Стасом и Даником. Они были того же возраста, что и мы с Кириллом. Даник обычный пятнадцатилетний мальчик. Стас с хорошим чувством , но немного замкнутый. Большую часть времени он уделял телефону и наушникам, пока мы общались между собой.
У нас были хорошие вожатые, две женщины. Они работают учителями в школах, а в этом году они впервые поехали в лагерь вожатыми.
Его я заметил не сразу, наверное, спустя неделю после нашего приезда. Мальчика, бледного и молчаливого. Он был у нас в отряде. Никто из детей не знал его имени, да и не старались узнать. Он никогда ни с кем не общался и ни во что не играл. Говорили, что он приезжает в этот лагерь каждый год. Всю смену он куда-то пропадал и, естественно, получал выговор.
Все дни стояла жара, поэтому мы довольно часто ходили купаться на озеро. Оно было расположено около леса рядом с лагерем. И вот в один из таких дней, когда мы пришли на озеро, я увидел, как этот странный мальчик куда-то уходит. Я вспомнил, что рассказывали о его никому неизвестных прогулках. Но тут же отвлекся и забыл. Во второй раз я тоже не обратил особого внимания на его уход, лишь краем глаза заметил, что он снова куда-то уходит. Но в третий раз мое любопытство взяло верх. Обо всем увиденном я немедля рассказал Кириллу, однако он не придал этому особого значения и как-то даже ухмыльнулся моему интересу. Так что идти и рассказывать Данику я уже передумал.
Но все-таки я так это не оставил. Я последовал за ним. Один. Следить за ним было сложно, он постоянно оглядывался по сторонам. Сколько мы шли, я не знаю. Но вдруг он резко остановился, мне пришлось спрятаться, чтобы меня не обнаружили. Я услышал, как мальчик с кем-то заговорил. К моему разочарованию, я не видел его собеседника из-за дерева. Многого узнать не удалось, так как раздался крик вожатых, зовущих детей, чтобы возвращаться в лагерь. В этот раз я ушел ни с чем. Мальчик вернулся не сразу, он снова задержался в лесу.
После обеда я рассказал всё Данику и Кириллу, и они согласились идти со мной в следующий раз.
Несколько дней спустя вожатые повели наш отряд на озеро. К Кириллу в это день как раз приехали родители, так что он не смог участвовать в нашей разведывательной операции. Зато мы с Даником очень хотели узнать, с кем общается наш молчаливый сосед. Заранее мы договорились, что пойдем на небольшом расстоянии друг от друга, но с разных сторон.
Мы шли за ним сравнительно недолго. Вдруг мальчик остановился,
немного посидел на бревне, и в воздухе возник чёрный дым, а из него вышел человек. Он был весь в чёрной и серой одежде с красными глазами. Он не касался земли, а парил в воздухе. Как такое возможно? Я не мог поверить своим глазам. Как неожиданно произошло то, чего не ожидал никто — у Даника зазвонил телефон. На звонке стоял тяжёлый металл, громкость была самая большая, и шансов остаться незамеченными была ничтожно мала. Ничего не оставалось, как броситься бежать. С такой скоростью я никогда еще не бегал. Я слышал, как сзади существо хриплым и грубым голосом кричало нам:
-Стойте!
Я мчался по направлению к озеру, пока не выскочил из леса. Там я быстрым шагом дошел до нашего отряда. Никто даже и не заметил моего отсутствия. Я сел недалеко от вожатых, решил успокоиться и восстановить дыхание. Минуту спустя я заметил, что Даника ещё нет. Я испугался не на шутку, нужно вернуться и отыскать его.
Я бродил по лесу в поисках своего друга, но все бесполезно. Найти удалось только его телефон. До лагеря я шел с мыслью, что он сразу отправился туда и ждет нас у корпуса. Однако все напрасно. Позднее Кирилл нечаянно толкнул того мальчика и не извинился. Я увидел, как он, что-то тихо сказав, ушёл со злым лицом.
Ещё несколько дней и первая смена закончится. Наши вожатые за нами почти не смотрели. Стаса забрали родители пару дней назад, он сказал, что они поедут куда-то заграницу. Многие уезжали, не дождавшись окончания смены, поэтому про Даника подумали так же. Странно, что вожатые не сильно интересовались, куда он делся, а подумали, что они просто забыли, как его забрали. Детям я тоже говорил, что не знаю ничего о нем. Его вещи я заранее сложил в сумку и спрятал под кроватью.
Ночь я спал плохо, проснулся довольно рано. Кирилла в комнате не было. Я осмотрел здание, но не нашел его. Вернувшись в комнату, я заметил маленькие пятна крови на подушке Кирилла и очень испугался. В этот день снова стояла сильная жара, поэтому нас повели на озеро. На этот раз мальчик сидел в стороне и кидал камни в воду. Оказавшись у озера, я побежал искать друзей. Но нашёл только разбитый телефон Даника и медальон Кирилла в большой луже крови. Этот медальон Кирилл никогда не снимал. Обо всем я рассказал вожатым, которые не поверили ни единому слову. Они посчитали, что я их разыгрываю. Мне даже показалось, что они немного выпили в честь окончания их первой смены.
День тянулся ужасно долго, я ничего не делал, не ел и не спускал глаз с того мальчика.
Почти перед отбоем я сидел на скамейке и наблюдал за всеми, как вдруг увидел, что ко мне направляется этот мальчик. Сердце забилось от страха, я потерял дар речи.
Мальчик подошёл ко мне, сел рядом и сказал:
-Зря ты за мной пошёл, твои друзья уже мертвы, и ты отправишься за ними, нечего было ко мне лезть. Рассвета ты не увидишь.
И он, не дожидаясь моего ответа, ушёл.
Я до смерти перепугался. Мысль сбежать из лагеря всё чаще посещала меня, но я не решался: лагерь находился далеко от города, да и дороги обратно я не знал.
Поздней ночью я сидел в комнате и размышлял, зачем я тогда пошёл за ним. Невыносимо хочется спать, глаза закрываются от усталости, но мне нельзя спать. Моя комната находится в конце освещенного коридора. В комнате я совсем один. Я слышу, как за дверью кто-то ходит, потом останавливается около моей двери и…
Труп Никиты был найден в его комнате. Эта история лежала в тумбочке мальчика. Тела двух его друзей так и не нашли.
Это история приключилась в лагере отдыха в Подмосковье.
Нас привезли на автобусах. Ворота лагеря распахнулись открывая нам путь в беспечное и в то время жутко интересное время. Смена, это странное слово, всего лишь отсчитывает то количество дней которое тебе предстоит провести без родителей, как бы самостоятельно, но под присмотром вожатых. Иногда смена тянется долго, иногда быстро.
Эта удивительная история приключилась со мной в одну из смен.
Как обычно мы не особенно баловали нашим вниманием девочек, пошалить немного с ними, побиться подушками и полотенцами. Но все же девочки держались от нас как-то обособлено. И мы от них тоже.
Вечером крутили кино или бывала дискотека. Я сначала не понимал зачем нужно дергаться под музыку, но потом как-то вошел во вкус и старался не пропускать быстрый музон. Что касается медляка я его упорно избегал отходя в сторону.
В один из вечеров была такая же дискотека, я как всегда нарезвившись отошел в сторону. Зазвучала медленная музыка. Неожиданно ко мне подошла девочка из нашего отряда. Она была очень красивая, но до этого я не обращал на нее особенного внимания. Она была для меня одной из девочек нашего отряда, ни чем не выделяющейся из всех девчонок.
- Привет, меня зовут Настя, пошли танцевать
я опешил.
- Пошли, сказал я нехотя
мы вышли в самый центр зала, назло на этом танце почти никого не было и ребята из нашего отряда стали злорадно поглядывать на нас.
Я не умел танцевать, но Настя каким то непостижимым образом вела меня так, что я медленно кружился с ней не наступая ей на ноги. Неуклюжая неуверенность, угловатость, меня очень поразила. Я всегда считал себя гибким и проворным. А тут я напоминал себе медведя с прекрасной золушкой, которой страшно наступить на ноги.
- Расслабься, прошептала она, ты очень напряжен
Она прижала меня к себе и я впервые почувствовал ее тепло, запах ее волос, и нежную кожу. Для меня это было нечто новое, то что вызывает кучу эмоций. Танец как то очень быстро закончился, и мы взявшись за руки пошли к выходу. Ребята из нашего отряда были в шоке.
Я рассказывал ей какую-то чушь про самолеты, а она слушала и улыбалась своей неподражаемой улыбкой, и ее глаза светились неземным притягательным огнем. Я не понимал что происходит со мной.
С тех пор мы стали гулять вместе, я гулял с ней несмотря на насмешки ребят и зависть наших девочек. Я ждал очередной дискотеки.
Но дискотеку отменили в зале и вожатые сделали для нас ее в нашем корпусе, как мы танцевали, это было что-то сумасбродное, что невообразимое, я чувствовал ее и радость светилась на наших лицах.
А потом опять медленный танец, не танцевал никто, только мы, смотрели друг на друга не отрывая глаз пытаясь как бы слиться во взгляде, соединиться. Я уже смело прижимал ее к себе и гладил ее руки.
В один из теплых вечером мы гуляли по лагерю, стоял удивительно теплый вечер, уже темнело скоро нам нужно было возвращаться. Я с воодушевлением рассказывал ей про звезды, про млечный путь, про далекие миры, про которые я вычитал из фантастической книги.
Неожиданно она остановилась и посмотрела на меня. Таких глаз я не разу у нее не видел, они источали тепло и свет. Я замер. Какая-то сила притянула нас и она меня поцеловала в губы. Я почувствовал мягкость ее губ и нежность прикосновения. Мои щеки загорелись.
Мы еще разок поцеловались, это были еще не настоящие поцелуи, но они были самыми красивыми и запоминающимися. Я погладил ее волосы скорее машинально, она уткнулась головой в мою рубашку.
Мы шли как сумашедшие не видя ничего вокруг.
Смена пролетела быстро, ее забрали за день до нашего отъезда.
Не найдя ее я рассеянно бродил по лагерю, слезы катились из моих глаз и я растирал их руками по лицу.
Воспоминание той чистой и романтической любви осталось у меня в душе навсегда.
Привет, меня зовут Алёна. Мне четырнадцать лет. Однажды меня с моей сестрой Катей отправили в лагерь на все лето. Погода была прекрасная, солнце только всходило, а мы уже, как штык, стояли на пороге дома и были готовы к отъезду. Я как всегда надела белую майку и ярко-синюю олимпийку, не забыв про свои любимые кроссовки на небольшой платформе. Катька же всегда носила легенькие, летние платья холодных тонов и туфли на каблуке, примерно восемь - девять сантиметров. Может она комплексовала из-за роста, а может носила такую обувь для самообороны... Кто ее знает? Вы нет, а я знаю! И поверьте, она носит такие туфли каждый день! Меня это просто бесит!
К вечеру мы были уже в лагере. Лагерь назывался "Смайлик" и располагался на берегу небольшого озера. Это было действительно прикольное место, уже в первый день у меня была куча друзей! Был и веселый случай; Катя наступила в грязь и туфли пришлось доставать оттуда, а затем мыть.
Прошло две недели с того дня, как мы приехали. Мы, как всегда лазили на деревьях, как обезьяны, и прикалывались друг над другом. Днём пришёл вожатый и рассказал нам историю:
Ребята, вчера в одиннадцать часов ночи. К вожатой 9 отряда явился Белый Дед. Она испугалась позвонила своему парню, на той линии послышался тяжёлый вздох сонного человека.
- Алло... Юлька, ты что ли? Ты на часы смотрела?
Заткнись, приезжай скорее! Здесь дед...
Кто, кто?! Спилберг в пальто!!! Взбодрись, помнишь Белого Деда? Он здесь!!!
Жди, я сейчас буду!
Спустя 15 минут.
Он приехал, но Юля сидела на диване, дрожа от страха. Влад осмотрел комнату и никого не нашёл. А Юлия поседела за одну ночь.
Вожатый закончил рассказ. Никто не поверил, все решили, что это сказка.
Вечером наш Вожатый уехал на выходные. Перед отбоем к нам пришла Дарья Сергеевна - наш новый вожатый. Она заняла свободную кровать в нашей комнате, и не разложив вещи, стала играть в телефон. Телефон был розовый, пушистым брелком.
Дарья Сергеевна, а мы знаем страшилку! - Пристали мы к ней.
Какую? - С азартом спросила она.
И мы ей рассказа всё что нам сообщил Руслан Игоревич.
Да, я слышала, многие помешались на этой истории.Но к нам он врядле сунется.
Почему?- спросили мы.
Ну... Ко всем пришёл, а к восьмому отряду не придёт.
Через 5 минут
Помогите! - ворвались пацаны.
Что случилось? - спросила Дарья Сергеевна.
Там на пороге призрак! - сказал Женя.
Там дед с дубиной и в чёрном плаще... - перебил Рома.
Все перепугались.
Так, мальчики, заходите! - сказала Дарья Сергеевна.
Мальчики в наглую ввалились к нам. Вдруг в окне появился силуэт старика. Все закричали. Пришёл физрук Николай Гаврилович, мы его называли "Паганени".
Что здесь происходит!? - закричал он.
Призрак! - ответил один из мальчиков.
Не выдумывайте! Идите спать! Всё! - Наорал и ушёл физрук.
Нам ничего не оставалось, как выгнать мальчиков из комнаты и идти спать. Спустя каких-то десять минут парни снова начали бегать и кричать. Вожатая позвала их в нашу комнату. Мальчики забежали и давай рассказывать.
Мы легли спать, а Данил за хотел в туалет. Один идти он побоялся, поэтому попросил меня сходить с ним...- сказал Сёма.
Да, да!!! Мы открываем дверь, смотрим возле туалета несколько людей стоят, и все смотрят на наш порог... - перебил Данил.
Ага!!! Я смотрю, а Дед по ступенькам к нам поднимается. Мы закричали, закрыли дверь и прибежали к вам. - Сказал Сёма.
Ой, смотрите вон, он на футбольное поле бежит!!! - заорал Рома и лёг на кровать между Катей и Настей.
У Даши началась истерика.
А-а-а!!! Мне страшно! Всё, я уеду из этого лагеря!
Даша, тихо, тихо, всем страшно. - Сказала Дарья Сергеевна.
Мамочки!!! - закричал Рома.
Что, что такое? - Спросила вожатая.
А-а-а!!! Это он! - Заорал мальчик.
Кто? - Спросила я.
Белый Дед! - Ответил Рома.
И все побежали к окну. Мы увидели, что на елке, (которая стояла возле нашего окна) находился призрак. Он сидел на ветке, махал рукой и улыбался. Все закричали и убежали. Дарья Сергеевна отправила сообщение Руслану Игоревичу.
- Приходи сюда скорей! Здесь призрак!!! Он прислал ответ!
Что!? Да вас разыгрывают!
Пожалуйста, приходи сюда. Все дети перепуганные! Приходи!
- Ха-ха-ха!!!
И их переписка закончилась. Даша начала плакать ещё громче. Кристина включила мультфильм на
Я и мой товарищ по роте, вольноопределяющийся Павел Москаленко, пришли часов около одиннадцати из города в лагерь. Москаленко только что приехал из отпуска, а я вышел из лазарета, где провалялся недели две с вывихнутой ногой. На следующий день рано утром нам надо было идти на стрельбище, верст за пять от лагеря, — вот мы и решили с Москаленко переселиться на все время стрельбы ко мне в барак, чтобы не опаздывать и не подводить фельдфебеля и себя.
Барак этот уступил мне за ненадобностью батальонный адъютант, который в городе часто забывал чинопочитание и угощал меня у себя крепким чаем, крепкими папиросами, пехотными анекдотами и топографическими характеристиками местных, наиболее «фигуристых», по его выражению, дам. Барак, иными словами маленький некрашеный домишко из досок, имел три шага в ширину, четыре в длину; крыльцо выходило на заднюю линию палаток, единственное небольшое оконце с проволочной сеткой вместо стекла (для воздуха и от мух) смотрело прямо в поле.
В лагере было тихо — спали. В фельдфебельской палатке тускло просвечивал сквозь полотно огонь, но пока мы стояли перед бараком и курили, и он погас.
— Отворяй! — сказал Москаленко.
Спать еще не хотелось, да и на дворе было хорошо: полная луна, ясное небо, тепло, белые палатки, перед крыльцом шелестела березка, по временам из ближайших палаток доносился мелодический хоровой храп. Но вставать чуть свет, когда не выспишься, тоже не сладко, — приходилось ложиться.
Я сунул руку в один карман — нет ключа, в другой — тоже, в кармане для часов ничего, кроме часов, не было. Ловко!
— Ключ забыл. Должно быть, в новых шароварах остался… Фу, свинство какое!
— Рохля, тетенька. Ну что ж, кража со взломом, дело — пустяк.
Он вытащил штык, подошел к двери и продел его было сквозь шейку нового медного замка, висевшего в кольцах. Мне стало жалко замка.
— Постой, можно ведь и через окно.
— А сетка?
— Сетку отдерем, долго ли?
Мы обошли барак, отодрали с одной стороны окна сетку, загнули ее и полезли. Москаленко первым. Но так как он был толст и притом плотен, то удалось ему это с большим трудом, да и порванная сетка мешала — царапала руки. Я его слегка подсадил; когда он проводил сквозь окно наиболее широкую часть своей фигуры и застрял, я не удержался от искушения, стащил со штыка ножны и со вкусом смазал ими Москаленко. Средство помогло: Москаленко отчаянно заболтал ногами, сказал басом: «Халява, чего дерешься!» и исчез за окном. Я пролез легко и так как надвинул предусмотрительно на лицо фуражку, то ожидавший меня щелчок и пришелся по фуражке, а не по лбу. Предусмотрительность эту я, впрочем, от Москаленко скрыл.
Зажгли лампу.
Теперь надо как можно точнее описать внутренность барака. Против окна с продранной сеткой — дверь на замке: верхняя часть двери, стеклянная, была завешена кисейной занавеской. Справа и слева сплошные дощатые стенки, пол тоже дощатый. Вдоль левой (если стоять лицом к окну) стенки стояла прочная железная кровать с тонким, как войлок, слежавшимся тюфяком и узкой длинной подушкой. Кровать упиралась изголовьем в угол у окна, перед окном, касаясь боком кровати, стоял небольшой столик. Вдоль правой стенки, ближе к дверям, лежал туго набитый соломой сенник, под столом валялся маленький продавленный чемодан, а на столе горела тусклая длинношеяя фаянсовая лампа с длинным круглым фитилем.
Я достал из чемодана белье, постлал себе и Москаленко постель и, отстегнув ремешок, стал раскатывать шинель, которая служила мне одеялом. Москаленко сел на сенник и принялся, отдуваясь, стаскивать сапоги.
— Завтра, коли ветра не будет, все пять попаду… — проворчал он, рассматривая на свет внутренность сапога.
— Значка захотелось? — поддразнил я его.
— На кой черт.
Москаленко положил под голову свой мешок, лег и повернулся к стенке. — Так, вообще, чтоб ротный не ел…
— Попади, брат… Небось станет за спиной, да начнет винтовку поправлять, все пули за молоком пошлешь.
— Не пошлем, будь покоен, — вяло ответил Москаленко, подбирая ноги. Через минуту он поднял голову, посмотрел мутными глазами на лампу и сказал:
— Туши, Шурка, лампу. Сидит, как сова. Завтра я тебя, черта, за ноги отсюда вытащу. — Последние слова он пробормотал так неразборчиво, словно у него за щекой лежала ложка с медом.
Я разделся и потушил лампу.
На полу против окна лег легкий лунный квадрат. На стене забелели ободки картинок из «Нивы». На сеннике, против кровати, мутно сквозила короткая фигура Москаленко: солома под ним затихла, послышался ровный всхрап, потом сильнее и еще сильнее.
Я лег на бок, натянул шинель на голову и закрыл глаза. Вкусный животный запах шинели и нагретый дыханьем воздух усыпляют очень скоро, и я бы через минуту-другую крепко уснул, как вдруг резкий треск в головах над кроватью и царапающий хруст сетки, на которой лежал тюфяк, вспугнули дремоту.
«Крысы, что ли», — подумал я и сбросил с лица шинель.
Я лежал совершенно неподвижно, вытянувшись пластом, ожидая новой дремотной волны.
Опять треск, но еще резче. Под головой звякнула сетка, выперла кверху подушку и, выгибаясь крутым медленным валом, осела под похолодевшими пятками. Снова толчок, вся сетка вздрогнула, в ногах приподнялись ножки кровати и с резким стуком ударили в доски.
Я вскочил. Зажег спичку, посмотрел под кровать: сапоги да старые газеты. Посмотрел на Москаленко — спит, повернувшись к стене. Совершенно ясно видел его все время… «Что это он такое устроил?» — подумал я (я решил, что он мстит мне за то, что я хлестанул его ножнами, когда он лез в окно). Спичка погасла. Но как он это делает? Привязал веревку, что ли? Нет, веревки не было, да и не похоже. У меня было совершенно такое впечатление, точно под кровать подлез медведь, прошелся ползком вдоль всей сетки, поднял на спине край кровати и хлопнул ножками об пол.
Мне стало досадно, хотелось спать, завтра вставать на заре, а тут приятель представление устраивает. Еще притворяется, каналья, храпит.
Я подошел к Москаленко и растолкал его.
— Ты что, Павлушка, дурака валяешь? А?
— Чего? Чего? Чего?..
— Нечего ломаться. Что ты тут устраиваешь — спать не даешь?
Москаленко сел на сенник и локтем протер глаза: «Я не даю?! Это ты мне спать не даешь, свинья египетская!»
— Ложись на мою кровать, Павлушка. Пожалуйста.
— Что еще за фанаберии такие?
— Не все ли тебе равно? У меня от этого матраца спина болит, а ты толстый…
Москаленко, ворча, перешел на кровать, а я полулежа скорчился на сеннике, лицом к Москаленко, и зажал в руке коробку спичек. Одну спичку вынул и держал наготове, приложив к спичечной терке. А ну-ка!
В комнате были видны все предметы. Напротив, на кровати, белела спина Москаленко. Тишина.
И вот опять: звякнула сетка в головах, характерный тугой звук сильно придавленных пружин прокряхтел по всей сетке, секунда — и еще более крепкий удар ножек об пол.
Я чиркнул спичкой: под кроватью старые газеты и сапоги, на кровати сидит, выпучив глаза, Москаленко и спрашивает:
— Что за черт, а?
Я рассказал ему, в чем дело, но так как ему и мне хотелось сильно спать и были мы оба люди не суеверные и со здоровыми нервами, то опять-таки ничего, кроме недоумения, мы не ощутили.
— А зажги-ка лампу! — сказал, слезая с кровати, Москаленко.
Я зажег. Обшарили все углы, вытащили из-под кровати сапоги и газеты, заглянули даже в ящик стола — нигде ни щелочки, мышь не проберется. Дверь закрыта. Ничего не понять!
— Давай-ка ляжем вместе, — предложил я.
— Сейчас.
Москаленко достал из шаровар заряженный бульдог, положил его под подушку и лег на кровать. Я зажал в руке спички, потушил лампу и лег рядом.
Кровать тяжело ухнула под нами и успокоилась. Прошла минута, другая, третья: тихо.
И вдруг опять все по той же программе, но еще сильнее.
— Кто тут?! — заорал Москаленко. — Буду стрелять!
Ни звука.
— Зажигай спичку, Шурка!
— Постой… — Мне самому очень хотелось зажечь спичку, но я решил посмотреть, что из всего этого выйдет.
Кровать чуть-чуть поскрипывала, словно собираясь с силами. Стучали часы на столе, торопливо и гулко стучало сердце — мое или соседа, трудно было разобрать. Прошла еще минута. Снова хрустнула сетка, но на этот раз случилось нечто необыкновенное: кровать встряхнулась, словно мокрая собака, приподнялась и ударились ножки у нас под головами, сетку выперло горбом и перекатывало к ногам и обратно, вся кровать содрогалась, словно под ней барахталась дикая лошадь, — и, вдруг двинув вбок прижатый к ней столик, отделилась ребром от стены, сбросила нас, как котят, на пол и остановилась.
Я поднял дрожащими руками оброненную коробку и зажег спичку. Матрац валялся, изогнувшись, как французское S, у ног, кровать полулежала боком у стены, сквозь сетку видны были доски пола и коробка из-под папирос. Москаленко, бледный, вероятно, не меньше, чем я, сидел на полу и бессмысленно ухмылялся.
Я зажег лампу, сразу стало мирно и обычно, точно ничего и не было. Москаленко закурил от лампы папиросу, посмотрел на свои босые ноги и хрипло сказал:
— Что за дичь такая? Как ты думаешь?
— Не знаю, никогда ничего такого со мной не было.
— А все-таки, как ты думаешь?
— Не знаю, — что же больше я мог ему ответить…
— Пойдем, что ли… Или еще посидим? У меня и сон пропал, больно, брат, диковатисто…
— Посидим, — согласился я.
При лампе казалось, что все это должно как-нибудь разрешиться самым обыкновенным образом, а любопытство заглушало подымающийся страх.
Поставили на место кровать, положили тюфяк. Я надел сапоги и шаровары, сунул в карман найденный в ящике стола огарок, завернул лампу и сказал:
— Сядем в углу на сеннике и будем ждать. Хорошо?
Мы сели, подогнули под себя ноги, крепко взяли друг друга за руки, чтобы окончательно убедиться, что никто из нас не дурит, и замерли. Спички лежали на полу рядом.
Но проходила минута за минутой, и все было спокойно. Стучали часы, стучали сердца, шуршали листья за дверью. Становилось холоднее.
Тогда мне пришла в голову мысль, — как пришла, не знаю, так как за секунду до того я не знал, что я это сделаю. Я повернулся лицом к постели, еще крепче сжал руки Москаленко и убежденным, ровным, холодным тоном (хотя мне было так трудно говорить, точно меня давили за горло) сказал:
— Если тут что-нибудь есть, — какая-нибудь незнакомая сила, которой от нас что-нибудь нужно, — то пусть она докажет, что она разумна… Пусть докажет! На столе лежит моя фуражка. Если это на что-нибудь нужно, пусть моя фуражка… сама собой… перелетит… на кровать… Пусть!
Легкий шорох, в полумраке мелькнуло белое пятно, я, задыхаясь, зажег спичку и, боясь верить глазам, покосился: на кровати лежала моя белая фуражка! Кое-как зажег свечку. Москаленко молчал и смотрел то на меня, то на фуражку. Вдруг он встал и быстро стал одеваться.
— Чего ты? — шепнул я, пересиливая сердцебиение.
— Надо доложить дежурному по лагерю.
— Постой, балда, — сказал я, когда он оделся. — Что же мы ему докладывать будем?
— Да все, что было.
— А если он не поверит?
— Приведем. Дело, брат, особенное, леший бы его драл! — хмуро ответил Москаленко, надевая на ремень штык.
— А если при нем ничего не будет? Да и придет ли он еще?.. Так он тебе и поверил. Просто подумает, что с ума посходили, или еще хуже, что нализались, как свиньи. Что тогда?
— Н-да, — протянул Москаленко и сел на сенник. — Что же делать-то?
— Ты боишься?
— А ты?.. — спросил Москаленко.
— Неприятно! Подождем еще… Такая история, может быть, раз в тысячу лет случается, а мы сдрейфим… удрать-то всегда успеем.
При свече, как и при лампе, непонятное уже не пугало. В двадцати шагах за дверями спали солдаты, спички и оружие были под рукой, притом же нелепая ночная история начинала злить, хотелось довести ее до конца.
— Подождем, — покорно сказал Москаленко, уставившись на свечку. — Только ты, Шурка, вопросов этих дурацких больше не задавай, а то не останусь.
— Не буду, — ответил я тихо.
Когда огарок погас, я ясно почувствовал, что я и не мог задать больше ни одного вопроса. Я вдруг крепко поверил, что, если бы в ночной полумгле раздался ответ, — какой бы то ни было ответ той невероятной неведомой силы, которая перебросила мою фуражку со стола на кровать, я бы не выдержал этого. Разорвалось бы сердце, или лопнуло что-нибудь в мозгу, или я, высадив дверь, бежал бы с диким воем вдоль лагеря, пока бы не упал лицом в землю…
Я высунул голову в окно, посмотрел на ясную спокойную луну, глубоко вдохнул свежую ночную струю и успокоился.
Что было еще? Почти ничего. Мы с Москаленко стояли, растопырив ноги, на кровати, упираясь изо всей силы в ее спинки, мы весили оба по меньшей мере девять пудов — и все-таки кровать содрогалась под нами, как живая, и била, сотрясая барак, ножками об пол… Мы упирались руками в железные полосы спинок и, странно вспомнить, хохотали, потому что мы уже ПРИВЫКЛИ к небывалому и неслыханному нами явлению. А потом, когда нам надоело, я соскочил на пол, а Москаленко лег на край кровати, свесил под кровать голову, вытянул перед собой руку с бульдогом и шепотом, точно боясь, что его кто-нибудь мог услышать, попросил меня сесть рядом на пол со спичкой наготове. При первом движении кровати я должен был зажечь огонь…
Но мне вдруг стало неудержимо смешно, и, когда кровать снова хрустнула, я, вместо того чтобы зажечь спичку, быстро сказал:
— Приказываю тебе, приказываю тебе! Цапни его за волосы!
Что почудилось Москаленко — не знаю. Но он, как бешеный, вскочил с кровати, наступил мне сапогом на грудь и бросился к окну… Я уронил спички и, в смертельном страхе, что останусь в бараке один и без огня, схватил его за плечи и стал оттаскивать. Перевернули стол, опрокинули лампу, Москаленко сдавил меня под мышками так, что у меня загудело в голове, но я как-то вывернулся и, двинув его в бок, вылетел, царапая руки и шею, в окно, головой в мягкую траву. Через минуту на меня свалился Москаленко, вскочил на ноги и плюнул:
— Тьфу! Чтоб ты погиб со своим помещением вместе…
— Показалось! Еще спрашивает, свинья персидская. Стану я тебя еще ждать, чтоб показалось… Ничего не показалось. Тьфу!
Через десять минут мы уже спали, как каменные, в фельдфебельской палатке на чьей-то подвернувшейся шинели, — а днем, придя со стрельбы, долго стояли в недоумении перед невзрачным сереньким бараком и удивленно переглядывались: что, мол, за чепуха такая? Но когда Москаленко сломал штыком замок, то оказалось, что не совсем «чепуха»: крепкие ножки кровати были согнуты крючком, в полу под ножками были глубокие выбоины и царапины, точно кто-нибудь скакал на одном месте по полу на железном костыле…
На следующую ночь привалила ватага вольноопределяющихся (Москаленко не удержался и рассказал им о нашей ночной истории). Конечно, ничего не повторилось. Вольноопределяющиеся пили водку, хватали друг друга за нос, рассказывали пещерные анекдоты, потом зажгли лампу и проиграли до зари в банчок (я не был, мне передавал Москаленко), — о нас же единогласно решили, что мы попросту были пьяны, как каптенармусы…
В бараке я больше не ночевал. Вещи перевез в тот же день в город и поселился у знакомых на даче, возле лагеря. Кровать осенью продал старьевщику и о дальнейшей ее судьбе ничего не знаю…
* * *
Я знаю — никто не поверит тому, что все рассказанное здесь правда. Больше того, если б я сам прочел такой рассказ, я тоже никогда бы не поверил, что все это могло случиться… И все-таки это было именно так, как я рассказал. В памяти сохранилось все до последней подробности, хотя с тех пор прошло уже десять лет. Мне очень бы хотелось, чтобы в моей жизни не существовало этой ночи, так было бы спокойнее, потому что теперь я не знаю, что делать моему сознанию с этим острым и нелепым случаем. Ведь я-то сам не могу себе сказать, что его не было.
Написал же я этот рассказ вот для чего: когда-нибудь люди, вероятно, будут знать, что им делать с такими фактами, — и вот тогда, может быть, мое правдивое и подробное описание окажется нелишним.
А пока считайте, что это был «рассказ». Еще один рассказ. Пусть так…
Примечание
Аргус. Спб., 1913. № 1. С. 98—103.
Рассказ под-черкну то документален и автобиографичен. В выписке из служебного листа рядового из вольноопределяющихся 2-го разряда Александра Михайловича Гликберга говорится, что на военную службу он был призван 1 сентября 1900 года и проходил ее в 18-м пехотном Вологодском полку, откуда был уволен в запас 25 октября 1902 года (РГВИА, ф. 2212, оп. 4, д. 162, л. 147). В начале века полк базировался в Житомире.
Вольноопределяющийся — так в России именовали военнослужащих срочной службы, давших добровольное согласие отбывать воинскую повинность (не прибегая к жребию, могущему освободить их от армии). Для этого надо было иметь образовательный ценз не ниже гимназического и сдать специальные экзамены. Приравненные к рядовому составу, они имели некоторые льготы по сравнению с простыми солдатами. Так, срок службы их был равен 1-2 годам, вместо обычных 3-5 лет.
Бульдог — револьвер с коротким стволом, калибра 5,6—12,7 мм, выпускавшийся в конце XIX — начале XX века.
Каптенармус — унтер-офицер, заведующий армейским имуществом и провиантским довольствием.
…с тех пор прошло уже десять лет. — Если рассказ написан в 1912 году, то, стало быть, речь идет о 1902 годе, что совпадает с временем прохождения поэтом службы в армии.
…никто не поверит, что все рассказанное здесь правда . — Собираясь побеседовать с Сашей Черным на мистические темы, Б. Лазаревский задал ему вопрос: «Скажите, Александр Михайлович, почему есть люди, которые так упорно отрицают все, что выше их понимания?» В ответ он услышал: «А вот потому самому, что это выше их понимания» (Лазаревский Б. Последний разговор//Россия и славянство. 1932. 13 августа).
